продолжение. Начало статьи — «Христианская апологетика и нравственная психология» — в предыдущих номерах.

В предыдущем номере журнала, рассматривая нравственную составляющую личности человека, мы акцентировали внимание на очевидности приоритета нравственных ценностей в их сравнении с другими ценностями человеческой жизни.

Для более полного освещения нравственности, как уникального проявления человеческого бытия, в этой главе попытаемся раскрыть определенную онтологическую структуру, в которой нравственность совершается. За основу этой структуры возьмем триаду тело-дух-душа. Человек существует как единство тела, духа и души, и в этой триаде его существование является существованием как особы нравственной.

Тело

Человек «есть» в теле и «через» тело. Благодаря телесности для человека есть мир, существуют другие (внешние телу) объекты. Опыт тела в мире неотрывен от сознания, что свидетельствует о мире, он неотрывен от переживания человеком самого его бытия.

Человек способен к действию и, по Анри Бергсону, «предметы — это потенциальные возможности моих действий» [7, c. 54]. Тело — это способ существования человека в мире вне тела и сверх тела. Но прежде всего, через телесность личность «знает» о своей невсесильности, ей известна сладость и боль, расцвет и упадок, ей открыта смерть. К жизни и к смерти мы привыкаем раньше, чем начинаем это осознавать. Как писал Камю, «тело принимает участие в решении никак не меньше, чем разум… Мы привыкаем жить задолго до того, как привыкаем мыслить. Тело сохраняет это опережение в текучести дней, по капле приближающей наш смертный час» [4, c. 27].

Мир, открытый телесно, осознается. Как существо сознательное, я уже не втянут целиком в вещественное и органическое существование, я освобождаюсь от него в том смысле, в каком об этом пишет Мерло-Понти: «Я мог бы просто быть, где я был бы как вещь, но поскольку я знаю, где я есть, и я вижу себя между вещами, это потому, что я есть сознание, дивное творение, которое не находится нигде и может быть где угодно присутствующим в интенции» [6, c. 37].

Сознание человека — это его существование среди людей именно как людей, когда появляется идея «человека». Каждое действие по отношению к другому несет добро или зло, утверждает что-либо достойное или недостойное человека. В работе «Оправдание добра» В. С. Соловьев так изобразил эту насыщенность человеческого мира нравственными значениями: человек, сохраняющий достойное его место в бытии, — нравственный по отношению к тому, что ниже его, то есть к природе, к равному себе, то есть по отношению к другим людям, и в отношении того, что выше него, то есть к Богу [8, c. 139–140].

Дух

Это возвышение человека над природной непосредственностью, отношение к другим как к равным, признание определенного идеального мира, как более высшего, чем его конкретное существование, традиционно связывается со словом «дух». «Дух — это реализация человеком его интерсубъективного измерения сознания, когда уже само сознание по определению является нравственным явлением», — писал М. Мамардашвили [5, c. 59]. Дух каждого создает в человеческом существовании мир культуры, как взаимодействия духовной жизни человека с совокупным духовным существованием определенного сообщества в его истории. «О культуре… — пишет Г. Зиммель, — мы имеем право говорить в том случае, когда воспринятый душою сверхличностный смысл раскрывает в ней как бы в таинственной гармонии лишь то, что уже раньше было заложено в ней, как ее собственное стремление и как внутреннюю направленность ее субъективного усовершенствования» [3, c. 3].

Зная о своей неабсолютности в мире, человек стремится определить свое место в нем через других. Познав себя и другого, как человека, через бытие в культуре, я могу открыть абсолютно ценное в себе и в другом, на чем и основывается содержание моральных ценностей.

Абсолютное и трансцендентное присуще человеческому духу — это «такой выход, чтобы можно было из этой трансцендентирующей позиции овладеть чем-то в себе. Установить порядок…» [5, c. 60], — человеческий порядок над природным.

Душа

Эмоционально-волевой пласт человеческого бытия традиционно называется «душою». Совершено то, что переживается мной как «ближайшее» мне, без чего я теряю себя. Для величия духа необходима открытость души. Безусловно, и то, и другое возможно лишь во взаимодействии. Не только моральность, но и культура вообще основывается в этом взаимодействии: «Культура появляется — это решающий момент для ее понимания — при соединении двух элементов, из которых ни один не имеет на нее больше права, чем другой: субъективной души и объективного продукта духа» [3, c. 4].

Душа «вмещает», дает место идеальному в реальности существования каждого человека, воплощает это идеальное и одновременно наполняет идеальными смыслами телесное.

Понимание души как бытийного условия нравственности имеет стойкую традицию в отечественной философской мысли. В частности, объяснение связи духа и души как условий нравственности мы встречаем в работе Памфила Юркевича «Сердце и его значение в духовной жизни человека, согласно учению слова Божия». Юркевич пишет: «Разум, осознавая нравственные деяния, сравнивая их, обобщая, доставляет общие моральные законы о том, что человек обязан делать, общие моральные правила и требования и общие идеи, в которых мы осознаем существующий нравственный порядок в мире и в человеке… Но правящая и главенствующая сила (разум) не есть сила рождающая… содержание нравственного мира… в своем непосредственном виде или в первом и основном проявлении есть любовь к добру… По мере того, как в сердце человека исчерпывается елей любви, светильник гаснет: нравственные начала и идеи затуманиваются и в конце концов исчезают из сознания» [9, c. 100–101). Сердце у Юркевича — орган души.

Состояться моральность может в поступке, что и является проявлением моего нравственного бытия. Это подчеркивает М. М. Бахтин: все содержательно-смысловое, всякая ценность, истина, добро, красота… — «все это лишь возможности, которые могут стать действительностью только в поступке на основании признания единой причастности моей» [1, c. 114].

С другой стороны, душа является той интимной бытийностью человека, в которой он всегда наедине с собой. В душе нет границ, нет внешнего. Конечность человеческой жизни и ее направленность в трансцендентное переживается в душе индивидуально. «Сердце есть исходное место всего доброго и злого в словах, мыслях и поступках человека…» — пишет Юркевич [9, c. 72]. Душа является самодостаточной, более фундаментальной, чем моральность. В душе я могу переживать все в моем существовании как конечное и как что-то постороннее мне. Этот настрой звучит в таких строках из «Самопознания» Н. А. Бердяева: «Этот “объективный” мир, эта “объективная” жизнь и есть умирание в конечном. Наиболее совершенное в конечном есть умирание. Потому “жизнь” есть как бы умирание бесконечного в конечном, вечного во временном. Во мне есть сильный метафизически-анархический элемент. Это бунт против власти конечного» [2, c. 55].

Нравственность — это не фундамент, а сам храм, в котором пребывает человек. Но нравственность все же укоренена в глубине индивидуального бытия человека. Как считает Юркевич, нравственность укоренена в бытии человека потому, что именно через индивидуальную обособленность души человек ответственен за свои поступки как за личные. Нравственность возможна при условии, что «наши слова, мысли и дела рождаются не из общей родовой сущности человеческой души, а из нашей отдельно-развитой, своеобразно-обособленной душевной жизни; только по этой причине они составляют нашу личную вину или нашу личную заслугу…» [9, c. 72].

Таким образом, можно рассматривать осуществление нравственности в соединении тела, души и духа — того, что принадлежит природе, что определяет индивидуальность человека, и что принадлежит человечеству. Душа есть центральный термин этой триады, поскольку в ней соединяются тело и дух, замыкается бытийная полнота человеческого существования, в том числе и существования нравственного. Символическое выражение этого мы встречаем у Юркевича в образе сердца: «Сердце рождает все те формы душевной жизни, которые подчиняются общим условиям и законам… Однако сердце не переносит раз и навсегда все свое содержание в эти душевные формы; в его глубине, недоступной анализу, всегда остается источник новой жизни, новых движений и стремлений, которые переходят за границы конечных форм души и делают ее способной к вечности. Поэтому и у временных, но особенных условиях всегда остается возможность для таких необычных явлений в царстве душевной жизни, которые выступают за границы его обычного способа деяния» [190, c. 88].

Нравственность — соединение, обусловленное конечностью человеческого бытия, удерживаемое только в напряженности между конечным и бесконечным: границы телесного являются возможностями объективирования духа, безграничность духовного находит меру в индивидуальности души, и наоборот, движение тела поглощает в себя нравственность, освобождая в бытийной безграничности скудость слов, мыслей, а духовность в ее человеческой суровости жизни и смерти смиряет непомерность пристрастных душ…

Использованная литература:

1. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки 1984–1985 гг. — М., 1986.
2. Бердяев Н. А. Самопознание. Опыт философской автобиографии. — М., 1991.
3. Зиммель Г. Понятие и трагедия культуры // Логос. — 1911–1912. — Кн. 2–3. — СПб., 1912.
4. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Камю А. Бунтующий человек. — М., 1990.
5. Мамардашвили М. Введение в философию // Новый круг. — 1992. — № 2.
6. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. — Лондон, 1980.
7. Мулярчук Е. Бытие человека — бытие нравственное // Философские студии. — 1995. — № 1.
8. Соловьев В. С. Оправдание добра. Нравственная философия // Соловьев В.С. Соч.: в 2 т. — М., 1990. — Т. 1.
9. Юркевич П. Д. Сердце и его значение в духовной жизни человека, согласно учению слова Божия // Юркевич П. Д. Философские произведения. — М.: Изд-во «Правда», 1990.

архимандрит Филип (Бондарь)

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции сайта. Публикуется без изменений, как указано в оригинале

Содержание номера